Однажды утром проснулся султан Мурат Третий в глубоком волнении. Будто срочно нужно было решить какие-то очень важные дела, которые нахлынули на него, как неожиданный ливень. Ни отложить их, ни избавиться от них не мог, и рассказать никому не решался. Душевное смятение сдавливало грудь, он стал вести себя как зверь, загнанный в клетку, метающийся из угла в угол.
Естественно, такое состояние султана ни в коей мере не могло скрыться от зоркого глаза его верного визиря, Сиявуша Паши. Недолго раздумывая, неразлучный спутник своего друга и повелителя обратился к нему со следующей речью: 
— Пусть Ваше состояние станет благом для всех на

с, мой султан! Чувствуется, что произошло что-то особенное, что расстроило или растрогало Вас, не так ли?

 Этот вопрос пришёлся как нельзя кстати. Смутные, неопределённые ощущения, мучавшие султана, всё ещё были неясны, но уже готовы облечься в слова. 
— Мне приснился странный сон, — произнёс султан. 
Визирь, как следовало поступать в подобных случаях, ответил: 
— Пусть Ваш сон будет к хорошему! 
— К хорошему или нет, скоро узнаем, — бодрился повелитель.
Не успел визирь удивиться такому заключению, как султан тут же приказал:
— Собирайся, мы должны кое-куда сходить! 
Чтобы быть неузнанными, они оба переоделись в одежду имамов (и надо сказать, она шла им не меньше, чем дворцовые халаты). Наблюдая за решительной поступью султана, визирь понимал, что тот всё ещё находится под впечатлением от своего, кто знает, доброго или злополучного сна. А султан, тем не менее, твёрдо знал, куда им следует идти. Сиявуш Паши не отставал от него. Так дошли до Площади Баязид, где свернули на улицу Вафа, и быстрыми скачущими шагами спустились с пригорка Зейрек. А около Ункапаны решили передохнуть. Султан был по-прежнему как-то неестественно сосредоточен. Казалось, что он кого-то или что-то искал. Молча оглядывая окрестности, они вдруг заметили лежащего на земле человека. Подошли ближе и увидели бездыханное тело пожилого мужчины. «Да будет над тобой Милость Всевышнего!» — произнесли в один голос.
Оба новоявленных имама растерялись, стали обращаться к прохожим, но никто не соглашался помочь. Взглянув на мертвеца, все молча отходили прочь. И лишь известный на всю округу пьяница и гуляка искренне взмолился: «О, Аллах, прости грехи наши!». 
— Вы его знали? — спросил султан.
— Уж извольте, сорок лет как в соседстве с ним жили, — ответил старик.
 Затем подошёл ещё один человек и с печалью в голосе проговорил: 
— А он был хорошим мастером — золотые руки! — сапожником. У него было место в Адапазары. Да вот только всё заработанное он тратил на плохое. Его часто видели с непристойными женщинами. И не раз его можно было встретить с бутылками спиртного в руках.
— Если хотите, спросите у соседей, — воскликнул  другой, — Да ещё поинтересуйтесь, видели ли его хоть раз в нашей мечети?
Люди постояли, поглядели и разошлись, каждый по своим делам. 
Визирь тоже хотел было уйти, да султан окинул его таким строгим и проницательным взглядом, что тот даже и не посмел выказать своё желание. 
— Куда ты собрался? — спросил его султан.
— Не знаю. Но думаю, что нам следует подальше держаться от этого места, — визирь всё-таки попытался навязать своё мнение султану. Но лицо повелителя выражало такую жалость к усопшему, что стало ясно: никакие уговоры не помогут. Как вдруг растерянность Мурат Третьего внезапно сменилась на небывалую решительность — он вспомнил свой сон. Чётко выговаривая каждое слово, он повернулся к визирю и произнёс: 
— Мы не можем уйти. Как бы там ни было, на нас лежит высокая ответственность. Это ответственность за каждого человека. Мы должны его похоронить.
Сиявуш Паша почувствовал, что слова исходили не с уст, откуда-то глубже, словно из самого сердца султана. Согласился. Нельзя оставлять покойного без погребения — противоречит человечности, а толпа почти всегда выбирает зло. Но, как человек, привыкший принимать быстрые решения, он посоветовал султану тотчас же вернуться во дворец, чтобы направить сюда настоящих имамов, которые надлежащим образом сделали бы всё необходимое. Но султан возразил:
— Нет! Я должен понять, в чём смысл моего сна. 
Визирю ничего не оставалось, как сказать: «Что прикажете делать?». 
А султан уже всё продумал: 
— Нам нужно отнести тело покойного в гусульхане — для омовения, затем совершить джаназа-намаз и похоронить его.
Сиявуш Паша так и застыл от столь необычного решения султана, ещё больше — от невероятности того, что предстояло им сделать. 
— О, султан мой! Лучше не начинать это дело! Столько всего! Его нужно обмыть, завернуть в кафан, совершить джаназа-намаз, опросить знавших его, нет ли у него долгов… Не до этого нам… И без того много дел… — начал было визирь, но султан был непреклонен. 
— Не волнуйся, я всё сделаю сам, — произнёс он, — нам только нужно найти гусульхане, обмыть его тело — как положено по мусульманским обычаям.
— Вот здесь, неподалеку я видел маленькую мечеть, — предложил Сиявуш Паша. 
— Нет, не выйдет, — возразил султан, — вот  если бы ты умер, то из какой мечети хотел бы, чтобы вынесли твоё тело и совершили для тебя джаназа-намаз? 
Визирь задумался: 
— Не знаю… Может быть, Айя Софья, Сулеймание? Ну, в крайнем случае, из мечети султана Фатиха.
— В Айя Софье и мечети Сулеймание, — рассуждал Мурат Третий, — обычно много бывает государственного люда и просто тех, кто может узнать меня. Не хочу быть узнанным. Вот мечеть султана Фатиха… Это идея хорошая… Спасибо. Ну, тогда пошли.
 Они с большим трудом донесли тело покойного до мечети Султана Фатиха. Положили его на мраморную подставку в гусульхане. И визирь принялся искать всё необходимое — кафан, табут...
Тем временем султан сам разжёг костер, поставил на огонь большие медные чаны с водой, и когда всё было готово, с большим усердием и сосредоточенностью, словно это было самое важное для него дело, омыл тело усопшего. Лицо покойного преобразилось, засияло и словно засветилось изнутри, стало такое светлое-светлое, доброе-доброе... на лице старика появилась мягкая, выразительная улыбка. Чем больше султан всматривался в его черты, тем более ему не верилось, что при жизни этот старик мог быть настолько грешен. Сердце сжималось от жалости и любви к незнакомцу, будто перед ним лежит самый близкий, родной ему человек. Султан зашептал какое-то собственное ду’а. Затем аккуратно завернул покойного в кафан, заботливо уложил его тело в табут, и вместе с визирем они вынесли его во двор мечети, установили на специальном подиуме для джаназа. До обеденной молитвы оставалось немного времени, не тратя его в пустую, султан прислонился к дереву неподалеку от подиума и снова стал читать ду’а. 
Тут визирь заволновался:
— О, мой султан! Сдаётся мне, что мы совершаем ошибку. 
—Что, по-твоему, мы сделали не так? — переспросил повелитель.
— Может быть, у старика есть родственники, старушка, например, может быть ищет его. А может и дети — сироты остались?
Султан призадумался.
— Ты прав, друг мой. Побудь здесь, а я пройдусь по махалле. 
Сиявуш Паши углубился в чтение Корана, а султан пошёл дальше — искать разгадку своего сна, собирая его по крупицам. Нашёл дом сапожника. Дверь открыла пожилая женщина благородного вида. Она спокойно, с почтением выслушала гостя, словно уже давно ждала эту скорбную весть. И сказала: 
— Прости нас, добрый человек. Устал ты из-за нас, столько пришлось тебе испытать, — прислонилась к дверному косяку и застыла на мгновение от своего горя. 
Пробегая по закоулкам своей памяти, она вдруг встрепенулась и словно скинула с себя внезапно наступившую скорбь: 
— А знаешь ли, сын мой, ведь старик-то мой был человеком необыкновенным, душа в нём была высокая! С раннего утра до глубокой ночи шил сапоги, а вечером, когда возвращался домой, если увидит кого с запретным питьём в руках, идёт к тому человеку, узнаёт, откуда он, что с ним случилось, а потом покупает у него бутылку втридорога. Да и слово затем брал, что не будет тот пить хотя бы в тот же день. А утром, на следующий день, не ленился сходить проверить. Скольких людей он спас таким образом, сколько семей сохранил! А дома выливал содержимое тех бутылок. Вон сколько их набралось…
Султан был потрясён услышанным: 
— Зачем он это делал? 
Женщина ответила ему: 
— Жалел людей. Говорил, что все люди — творения Бога. Жалел особенно тех, кто явный грех совершает, старался уберечь, не дать им отдалиться от уммы Мухаммада (салляллаху алейхи ва саллям).
— Удивительно… — только и смог произнести султан.
Женщина продолжала: 
— Он ещё часто приводил домой женщин известного образа жизни, оплачивал их время работы. Он говорил им: «Я купил ваше время, не так ли? Так вот… отдохните». И меня звал, я приходила в комнату к тем женщинам, рассказывала им истории Пророков и аулия, читала им из ильмихаля… Вот такой странный старик был у меня. Пусть Всевышний одарит его Своей Милостью!
 — Вот оно, значит, в чём дело! — воскликнул султан, — А что люди про него думали!
 — Он не обращал внимания на то, что думают о нём люди, — ответила старушка, — говорил, что у него нет времени объяснять. Он знал только своё дело. На намаз ходил в отдалённую мечеть в другой махалле. Говорил, что намаз нужно совершать за таким имамом, благодаря которому после произнесения такбира перед взором возникнет Кааба. 
«Интересно, остались ли ещё такие имамы?» — подумал султан, а пожилая женщина снова заговорила:
— В том-то и дело, поэтому старик мой не ленился ходить аж в Нишанджы, Софулар, чтобы совершить благочестивый намаз. Один раз я не выдержала, высказала ему свои опасения: «Смотри, муж мой! Ты так поступаешь… плохо будут думать о тебе соседи. Горе будет мне, если останется твоё тело неподвижно лежать на земле. Если умрёшь, то ведь никто не придёт хоронить тебя». Он задумался. А через несколько дней вырыл в нашем саду могилу для себя, чтоб не доставлять никому неудобства. А я всё не унималась (детей ведь нам Всевышний не дал), всё спрашивала: «А кто тебя омоет, кто табут твой опустит в могилу?». 
И тут султан, услышав эти слова, заволновался: 
— Ну, говорите же скорей, что он ответил? 
— Сначала он улыбался своим мыслям, затем твёрдо сказал: «Аллах велик, супруга моя! Да и потом, султан на что?»
Такова история одного праведника — Налынджы Баба из Бергамы, «дедушки-сапожника». Его настоящее имя — Мухаммад Мими Афанди. Известно, что умер он в 1592 году, и хоронил его сам султан  Мурат Третий.